Хоккейный клуб «Газовик»

У нас в «Советском спорте» тоже команда. Футбольная. Я тоже выхожу на поле, правда, в тех случаях, когда кто-то из основных игроков заболел или в командировке. И хоть раз за весь матч, но обязательно случится такое: или не засчитает судья гол, который мы забили, или даст офсайд, когда никакого офсайда не было, или назначит ни за что ни про что пенальти, или сделает еще что-нибудь в этом роде. Не знаю, как другие, а я в эти минуты готов на ужасные поступки. Сколько раз в моем воспаленном мозгу проносилась такая, например, картина: вот я подбегаю к судье, вырываю из его рук свисток, втаптываю этот свисток в землю, потом выталкиваю виновника нашей неудачи на беговую дорожку, а вся команда строем уходит с поля, восстанавливая и защищая таким образом попранную справедливость...

Закончится матч, душ охладит страсти, и мне будет стыдно за эти дикие мысли, простительные разве ребенку. Я ведь знаю к тому же, что наш недавний обидчик — честнейший человек, и мой коллега, и давний почитатель, и читатель нашей газеты, и вообще не способен поступить против совести. Я знаю, что если он и ошибся, то привело его к ошибке добросовестное заблуждение. А вернее всего, он и не ошибся, а погорячились мы, команда «Советского спорта». Но когда был назначен пенальти или не засчитан гол, тогда, дай я волю своим чувствам, случилось бы нечто непоправимое.

У меня неточный и слабый удар, но, когда мой партнер не отдал вовремя пас, мне кажется, что он сделал это нарочно, чтобы нанести мне кровную обиду. В каждом нарушении противником правил мне видится коварный и бесчестный замысел. И нужно хоть несколько спокойных минут, чтобы все встало на свои места, чтобы нелепость этих подозрений поставила передо мной неожиданно простой вопрос: да я ли это был на самом деле?

Меня всегда удивляла мужественная сдержанность Виктора Якушева или Владимира Юрзинова. Но когда я вижу, как стучит клюшкой об лед Борис Майоров, вижу его взгляд, которым он готов испепелить обоих судей в поле, а заодно и третьего, того, что зажигает красный свет, я вспоминаю футбольные матчи «Советского спорта». Я как бы влезаю в шкуру Бориса Майорова. И я его понимаю. Не защищаю, но понимаю.

Время мчится с какой-то безжалостной быстротой.

—    Слышали, в московском «Спартаке» появились трое мальчишек— то ли братья Майоровы и Старшинов, то ли братья Старшиновы и Майоров? Любопытные ребята. Советую посмотреть.

—    Да я уж их видел. Ничего не скажешь, лихие ребята.

Этот разговор двух знатоков сохранился у меня в памяти, хотя услыхал я его больше десяти лет назад.

Тогда они еще не обижались на судей и не сердились друг на друга. Они еще не знали своих сил, не представляли своего будущего, не думали, что их появление в «Спартаке» составит целую эпоху в жизни команды. Они были счастливы, что допущены в святая святых хоккея, что выходят на залитый прожекторами стадион, что играют при полных трибунах, что имеют собственных болельщиков, что вместе со знаменитыми мастерами разъезжают по стране.

Может, это и было самое счастливое время в долгой и, в общем, счастливой спортивной жизни Бориса Майорова. Самое счастливое, потому что самое беззаботное. Они—он и его ближайшие друзья Женька и Слава — могли наслаждаться хоккеем без оглядки, и никакой груз ответственности — за голы незабитые и голы пропущенные, за недобранные очки и незанятые места — не отягощал их плечи. Когда один из них ошибался, его легко прощали: что взять с желторотых мальчишек? Когда по-петушиному схватывался с противником и его отправляли на скамейку, этого никто даже не замечал. Он не был «эталоном», не был «примером», не был тем, «на кого равняются». Зато, когда он забивал гол, его обнимали, его хвалили, о нем говорили: «талант».