Хоккейный клуб «Газовик»

Я слушал Майорова и думал о том, каким тяжким получился для него этот сезон. Что ни говорите, а молчаливому и хладнокровному Виктору Якушеву, невозмутимо спокойному Виталию Давыдову, умеющему ничего не принимать близко к сердцу Вениамину Александрову легче жить на свете, чем Борису Майорову. Сдержанностью их наградила природа. Майоров — человек иного склада. Все, что творится у него на душе, читается в его взгляде. Все, что он чувствует, так и рвется наружу — в слова, в жесты.

...Характер человека ярче всего проявляется в деле, которое он любит. А любовь Майорова к хоккею необузданна и безгранична. Но нельзя любить хоккей и не мечтать о хоккейной славе, о сборной, о победах и золотых медалях. И Майоров шел вверх по ступенькам славы. Но, вставая на каждую новую ступень, должен был надевать новый железный обруч на свой темперамент, обруч, с каждым разом все более крепкий.

Ведущий игрок «Спартака». Потом капитан команды. Потом член сборной. Капитан сборной. Чемпион мира, олимпийский чемпион. Трех-, пяти-, шестикратный чемпион мира. Победитель первенства СССР...

Еще в те годы, когда слава осветила его только первыми своими лучами, его беспрерывно обсуждали, предупреждали, наказывали. Его громили на собраниях и ругали в газетах. Не за качество игры — за характер. Перед ним вставала дилемма: или — или: или расстаться с мечтами, или обуздать себя. С годами его наказывали реже. Но зато суровее: спрос вырастал пропорционально славе.

Быть может, именно эта постоянная борьба с самим собой, эта беспрерывная забота о самоконтроле и предопределили эволюцию Майорова-хоккеиста. В юности он больше всего на свете любил забивать голы сам и умел это делать так, как умеют немногие. Шутка ли: впервые попав на чемпионат мира в 23 года, он сумел стать самым результативным игроком первенства. Это было в 1961 году в Швейцарии, где, между прочим, играли и Тумба, и Нильсон, и Влах, и Бубник, и Тамбеллини, и Александров, и Альметов.

Сейчас мало кто помнит того, швейцарских времен, Майоро ва. Потому что тот образ стерт из нашей памяти другим—образом нынешнего Майорова. Он ведь теперь редко забивает сам, зато дирижирует партнерами, намечая ту извилистую и запутанную линию, которая должна привести шайбу в чужие ворота.

Легко ли это — приносить собственные желания в жертву общим интересам, дарить другим аплодисменты, которые могли быть адресованы тебе и только тебе? Нелегко, конечно. А для честолюбивого и импульсивного Бориса Майорова трудно вдвойне.

И вот последний сезон, сезон бесконечных международных турниров, сезон Олимпиады, сезон, который его команда начала в ранге чемпиона СССР и лидера первенства, сезон, в который «Спартак» вступил, возложив на своего капитана еще один громадный груз — должность старшего тренера.

Теперь беспрерывная борьба с собственным темпераментом перестала быть только его, Майорова, личным делом. Теперь он должен был стать образцом объективности по отношению к судьям, противникам, партнерам. Теперь терпеливость и выдержанность превратились в его должностную обязанность. Теперь он лишился права даже на минуту дать волю своим чувствам, вспылить даже на мгновение — пусть не на поле, пусть на скамейке в раздевалке, в гостиничном номере.

К турниру в Гренобле он пришел издерганный и утомленный этой ношей. Но пока были легкие игры и легкие победы, он мог извинить себе собственную вялость. Однако наступили решающие дни, и он мучился сознанием, что не может дать команде того, чего она от него ждет.

До следующего матча—с Чехословакией—я не видел больше Бориса Майорова. Я не знаю, как провел он день, что делал, о чем думал. Говорят, что на собрании команды он сказал примерно так: «Можете на меня положиться—я не подведу, все будет в порядке».